Лариса или Фёдор?
Фёдор Леонтьев появился на свет в Остроленском (хтонический брат польской Остроленки). В поселке проживает 2000 человек, из которых по данным последней переписи — 1600 пресловутых нагайбаков. Можно себе представить царившую там атмосферу: воинственные степняки–нагайбаки, кумыс, попойки и деревянные избы. В середине нулевых годов стройная картина мира сонной Остроленки рухнула: её пудовым кулачищем проломил деревенский каменщик Фёдор Леонтьев, который однажды надел ситцевое платье, да так его и не снял.
Фёдор уверял, что женщиной почувствовал себя ещё в школе после того, как пожилая повариха спутала его с одноклассницей и назвала Ларисой. Имя Феде очень понравилось и уже позже, после его специфического «coming out», он стал реагировать только на него. А до этого жил как все: работал на стройке, выпивал в клубе, возился с семьёй в огороде. Крепкое телосложение позволяло запрягать в Федю чуть ли не плуг во время страды.
И это при том, что Леонтьев имел очень тонкий, женственный голос — следствие проблем с гормонами, которые фатальным образом и повлияли на выбор его идентичности. В один прекрасный день Федор поехал в райцентр Фершампенуаз. Дух свободолюбивой Франции царил там, пожалуй, только в секонд–хенде, где Федя и накупил себе невероятных люрексных кофт, ситцевых платьев, юбок и блузок. С этим добром он отправился домой, ему было уже тридцать пять лет.
Каменщик начал ходить в женской одежде. Никому особо не мешал, интереса ни к своему, ни к противоположному полу не проявлял. Просто утром красился и шёл доить корову, надевал рабочее платье и отправлялся рубить дрова или копать грядку. Вскоре у Феди отросли волосы. К этому времени родные от него, можно сказать, сбежали и единственный в России деревенский трансвестит остался совсем один.
Сложно сказать, как он зарабатывал на жизнь, кажется, из–за пресловутых проблем с гормонами таки сумел оформить инвалидность. Тут стоит заметить, что Леонтьев был довольно прижимистым, практичным человеком: знал куда обратиться, где какую очередь занять, как сэкономить и не помереть от холода и голода.
А еще нужно было постараться не помереть от постоянных нападений разъяренных нагайбаков. Европейская толерантность в кривоватом дубле польского города казалось чем–то немыслимым, и Федю–Ларису частенько колотили, однако платья Леонтьев все равно не снимал.
В один из дней он шел вечером за водой, когда на него напала целая стая подростков. На этот раз избили очень сильно, Федя оказался в больнице. Вышел — накал борьбы только усилился. Крепкий дом из лиственницы несколько раз поджигали, побили все окна. Пьяные нагайбаки пытались ночью пробраться во двор, но Федя–Лариса занял оборону и нахромил одного на вилы. После решения сопротивляться трансвестит практически утратил сон, нужно было постоянно сторожить дом — местные теперь хотели отомстить и за раненого товарища. Кстати, полиции на всю эту историю было совершенно плевать. Заявления от него не принимали. Федя спал и держал под подушкой топор.
Впрочем, долго он сопротивляться не мог: начали сдавать нервы, часть дома сгорела после очередного поджога. Тогда трансвестит решил сваливать из заколдованной нагайбакской Европы к Европе более–менее реальной. Для начала подался в областной центр — Челябинск. У него на руках была справка с диагнозом «Истинный транссексуализм». Фёдор–Лариса надеялся, что его медицинским образом оскопят, сменят пол и сделают это все бесплатно по полису ОМС, а дальше можно будет уже куда угодно, да хоть и в Европу.
Однако помочь ему не могли, в бюджете денег не было, а в региональном Минздраве никто не планировал менять человеку пол, даже несмотря на действительно жалкое положение Леонтьева. Первое время в Челябинске Федя–Лариса жил у каких–то пафосных пидорасов в загородном коттедже. Неизвестно, как он туда попал, но прожил там недолго. Городские содомиты приняли деревенскую диковинку, но потом прогнали — надоел, выглядит адско в своих люрексных кофтах, красился криво, щетина на фоне завитых кудрей смотрелась инфернально. А еще этот тонкий, писклявый голос...
Оказавшись на улице, трансвеститу удалось выдать себя за женщину и устроиться сиделкой для какой–то умирающей старухи. Там же, в одной из комнат жить. Вообще, пока остроленский трансвестит искал работу, все было нормально до того момента, как приходилось показывать паспорт: работодатели крестились, чурались и Федю гнали. Он даже на стройку приходил, но бригадир сказал: «Дурак, что ли? Надень штаны, прекрати краситься, мы тебя возьмём каменщиком». Однако Федя был упёртым и штаны не надевал. Ходить в платьях, краситься и носить серьги стало для него смыслом жизни, таким же, как и сменить пол, чтобы делать все вышеперечисленное «легально». При этом половые аспекты Федю–Ларису не интересовали вовсе, он являлся асексуалом.
У старушки бедняга прожил три месяца, потом она умерла, Федя скитался и осел на вокзале. Люди, которые живут на вокзале, постоянно хотят спать. Вот так и Леонтьев — бесконечно засыпал и, наверное, в грезах видел себя не в нагайбакских Париже и Фершампенуазе, а в европейских, да без детородного уда, в платьях и с серьгами. Днем он мыл какие–то гигантские котлы на полуподпольной кондитерской фабрике, вечером приходил на вокзал и там урывками дремал. Говорит, первыми его приметили таксисты, спрашивали: «Ты мальчик или девочка?». Федя своим писклявым голосом отвечал, дескать, он «хамелеон»...
А самое интересное, что несмотря на все злоключения к тому времени 37–летний Фёдор не пил горькую. Жеманничал, любил приложиться к шампанскому, делая вид, будто пьянеет от одного бокала. А так не пил. Но вокзал внес свои коррективы: через несколько месяцев Федя запил. Быстро скатился в полные маргиналы и, самое страшное, потерял справку о своем истинном транссексуализме. Ее он берег как зеницу ока, да не уберег.
На этом история обрывается. Автор потерял контакт с Фёдором–Ларисой и только недавно о нем снова вспомнил. Спустя шесть лет после последней встречи на вокзале (Леонтьев тогда уже выпивал) автор этих строк позвонил в администрацию Остроленки: вдруг вернулся, надел штаны, кто его знает — вдруг семью завел. Всякое, ведь, бывает.
В администрации посёлка сказали, что Фёдор действительно вернулся. Жил, ходил в платьях, доил коров, воевал с нагайбаками. Однажды летом сел в автобус и поехал по каким–то делам в Париж, до него от Остроленки километров двадцать. По дороге жизнь Феди–Ларисы оборвалась. Скорее всего, не выдержало сердце. Он умер в платье, прямо в автобусе, так и не доехав до Парижа. Нагайбаки победили сумрачного деревенского трансвестита.
Источник (с)
Journal information